index >> Тракт >> История 1: Ивняки вдоль Сизы
Пролог
Бесформенная фигура в длинном плаще так долго сидела неподвижно в углу зала, что успела примелькаться и стать привычной взгляду, как тяжёлые брусья, поддерживающие потолок. И когда она сорвалась с места и быстрым шагом вышла прочь, заметившие это посетители таверны вздрогнули.
Дрэгомар почти выбежал во двор и, весь дрожа, вцепился обеими руками в край огромной бочки с дождевой водой. Капюшон соскользнул с затейливого узла кос. В чёрной глади отразилась искажённая рыданиями ритуальная маска юного друида - идеально симметричные узоры на щеках и вокруг глаз, придающие лицу сходство с хитиновой спинкой ядовитого жука.
С минуту Дрэгомар с ненавистью вглядывался в собственное отражение и вдруг, задержав дыхание, с размаху нырнул головой в ледяную воду и выпрямился, представляя себе, что вместе с оплывающей краской с него стекают ужас и боль минувшей ночи. Он принялся тереть лицо, смывая узоры, больно дёргая себя за волосы, вытаскивать из причёски шпильки и заколки и распихивать их по глубоким рукавам.
Небо чуть посерело, предвещая рассвет, над входом в таверну догорел и погас ночной фонарь. На крыльцо выглянула служанка и, не заметив замершего мальчика, выплеснула рядом с ним ушат помоев. Дрэгомар зло подоткнул под пояс длинные полы плаща и продолжил методично изничтожать приметы своей принадлежности к друидам.
История 1. Пять лет спустя. Ивняки вдоль Сизы
В трактире было шумно и накурено. Гул голосов вился над залом вперемешку с табачным дымом.
- Ха, мэтр Тайги сегодня опять развлекает почтенную публику? – от группы вошедших стражников отделился дородный мужчина и направился к стойке, где на высоком табурете, заложив ногу за ногу, сидел худощавый юноша с длинными чёрными волосами и узким загорелым лицом. В его одежде под дорожной пылью угадывались богатая отделка и дорогая ткань, а к бедру были пристёгнуты два кинжала в кожаных ножнах.
- Разве только байками о героических подвигах и крепости голов местных разбойников, - огрызнулся он, услышав обращённые к нему слова бравого вояки.
- О подвигах? Не смеши, парень, ты же и мухи не обидишь, скорее уж она тебя. Или ты о героизме на сеновале да в барских покоях, когда сам барин в отъезде, а?
- Корен, увы, сегодня только и исключительно о разбойниках!
- Ну тогда и хватит кормить нас байками, спел бы чего, а то устали как собаки.
- Спеть? Смеёшься? А играть мне будет повариха на ложках? Я ж говорю, у местной швали не в меру крепкие головы, и мне теперь жалко мою лютню!
Тайги продемонстрировал собеседнику несчастный инструмент с оборванными струнами и треснутой декой, добавив пару не вполне приличных пожеланий в адрес того голодранца, которому приспичило отобрать у него коня и кошель недалеко от заставы. Аудитория разразилась хохотом и скабрезными шуточками на тему того, не жаждал ли незадачливый разбойник от менестреля ещё чего, приняв его по обыкновению за путешествующую инкогнито даму в мужском платье, юноша тоже не полез за словом в карман.
- Хорош паясничать, мэтр. Публику ты развлек и без лютни, так что ужин ставлю в счёт будущих песен, - заметил трактирщик и придвинул к парню миску с мясом и кружку с подогретым вином.
Менестрель отложил пострадавший инструмент и поспешно набросился на еду. Подобные жесты не в обычае вдоль тракта, поэтому не стоило пренебрегать неожиданной щедростью хозяина. Костей в жарком было едва ли не больше, чем мяса, а горбушка явно осталась не от сегодняшней выпечки, но мэтр Тайги Сэрра был голоден и молод, и ужин казался ему если не роскошным (едал он и получше), то во всяком случае, вполне съедобным. А уж тёплому питью по такой погоде и вовсе цены не было.
Огонь жарко пылал в камине, от подсыхающих перед ним плащей шёл тяжёлый влажный дух. Тайги привычно присмотрелся к пляшущему пламени - не мелькнёт ли меж углей гибкая ящерка? Но в переливах алого и золотого виднелись лишь отражения его собственных мыслей. Поленья прогорали быстро, шустрый мальчишка в запачканных золой штанах и куцей жилетке на голое тело едва успевал подкладывать новые так, чтобы огонь не гас, но и не поднимался до самых вертелов с дичью. С птичьих тушек падали и шипели на углях крупные капли жира, распространяя такой одуряющий запах, что снова воспрял и заворочался заглушённый было голод. Трактир явно переживал свой расцвет - полки за стойкой ломились от банок с соленьями, а если судить по тому вину, которое по капле, растягивая минуты отдыха, цедил сейчас менестрель, путники побогаче и подавно могли рассчитывать на недурственную выпивку.
Починка лютни обошлась бы дороже, чем новый инструмент того же уровня, и Тайги, скрепя сердце, решил избавиться от неё ближайшей лесной ночёвкой. Она была верным другом, так что достойна огня не менее какого-нибудь добропорядочного селянина, всё равно костёр жечь. Вздохнув напоследок, он упаковал лютню в заплечный мешок и глубоко задумался.
Волка ноги кормят. Мэтра Тайги, как это явственно следовало из его титулования, кормили в основном голос и лютня. В карманах его водились порой и серебро, и золото, но как на грех - ни то, ни другое не задерживалось, а сейчас едва ли он наскрёб бы и пару медяков.
Опустив голову так, чтобы тень от спутанных волос скрывала лицо, менестрель принялся внимательно изучать трактирный люд, пытаясь по косвенным признакам вычислить наиболее перспективное знакомство.
Почти у дверей склонили головы друг к другу и к пустым уже тарелкам два разумника в лиловых рясах. Чуть дальше стучали кружки с элем, смешливая девка, деланно смущаясь, затягивала ворот рубахи, нарочито путаясь в шнурках, чтобы подольше посветить округлым плечиком, пока рука сидящего рядом дюжего молодца по-хозяйски оглаживала её зад сквозь грубую ткань юбки, - гуляли молодые купеческие сынки. Этим бы и не лютню даже, и не одного полупростуженного менестреля, а целый табор с бубнами и медведями... А вот следующий стол представлял уже гораздо больше интереса: хмурый, дорого, но неярко одетый мужчина, по виду - из благородных, и нэсса возле, деликатно отщипывающая от тощей фазаньей лапки по крошечному кусочку тонкими белыми пальчиками. В том, что это была именно нэсса, сомнений не было никаких - и не приснится такая грациозность движений даже самой зажиточной горожанке или купчихе. Будь она с кормилицей, Тайги не усомнился бы и в том, что все его проблемы уже решены, но этот мрачный бородач вполне мог иметь собственный, отличный от нужного, взгляд на его общество. Поэтому, приблизившись к выбранному столу, он отвесил один из лучших своих поклонов, адресуя его именно мужчине, и скромно замер, ожидая, пока на него соизволят обратить внимание.
Двумя кувшинами вина позже, когда нэсса Лил уже удалилась наверх в сопровождении прехорошенькой служанки, а с нежнейших цветочных песен менестрель готов был перейти на удалые и местами совершенно неприличные куплеты, нэсс Татхил, не дослушав историю про хитрого мельника и весёлую вдовушку, властным жестом остановил Тайги:
- Хватит песен, мэтр, хватит. Впрочем, за спетое - спасибо, развеял тоску. Возьми вот, промочишь потом горло, - один из мешочков был снят с пояса и скользнул по столу к охотно прибравшему его юноше. Мимоходом взвесив его на ладони, менестрель мысленно посетовал, что на новую лютню всё равно не хватит, и снова поднял голову на вроде бы небрежное: - Посиди со мной просто, расскажи, что ли, что делается нынче вдоль тракта...
Тайги послушно принялся излагать последние слухи, самые неправдоподобные вперемешку с абсолютно достоверными, с любопытством следя за мимикой собеседника. Тот же, вопреки ожидаемому, абсолютно равнодушно выслушал и про участившиеся нападения на проезжих севернее Гинаты, и про новый налог на Марнских воротах, зато весь подобрался, как кот перед мышиной норкой, услышав о русалочьих туманах ниже по течению Сизы, в которые якобы уже увело троих девчонок из окрестных деревень. Сам Тайги, сопоставив все, изрядно противоречивые, разговоры об этом, предполагал, что безмозглые подружки, не спросясь старших, сбежали поглазеть на табор, да и нагулялись с тамошними молодцами по травам до мокрых подолов, а теперь справедливо боятся показаться на глаза мамкам. Вернутся, как миленькие, дня через три, наврут, что русалки закрутили, а кто потом понесёт - семья, небось, первая спрячет да притопит приплод, лишь бы разумники не прознали.
А то, что отцы да братья пойдут потом с жидким огнём вдоль Сизы, выжигая ивняки и насилуя напоследок задохнувшихся русалок - да кому ж с того печаль...
Однако нэсс, слушая Тайги, мрачнел ещё сильнее, хоть это и казалось невозможным. Подумав, менестрель решил покамест не радовать его собственными выкладками - уж больно интересная реакция. Более того, изложив вдобавок печальную историю оборотня, которого забили камнями односельчане после того, как он перекинулся, чтобы защитить от бандитов свою жену (надо будет потом песню из этого сделать... слезливую, - цинично отметил про себя мэтр), и пару смешных баек про мелких духов, воровавших молоко из обители разумников, Тайги обратил внимание, что ключевым словом было именно “русалки” - к прочим забавным эпизодам каждодневного противостояния Татхил явственно оставался равнодушным.
Острый взгляд менестреля замечал и другие странности в поведении благородного нэсса. Не во внешности, нет, - выглядел он безукоризненно: и кружева на манжетах белоснежной рубашки тонкого полотна, и чёрный колет расшит почти невидимой серебряной нитью, а от таких штанов из “горской кожи” Тайги и сам бы не отказался, да кто ж предложит. Зато в манерах мужчины под привычной, не напускной, грубостью пряталась странная неуверенность движений - как будто он каждый раз вспоминал, как наливают в стакан вино, как накалывают на нож кусок истекающего соком мяса, как крутят в пальцах висящий на груди медальон, слушая случайного собеседника.
- И давно ли стоят над ивняками эти туманы? - не глядя на менестреля, спросил нэсс.
- Уж с неделю, по слухам, - услужливо отозвался Тайги и добавил для верности: - Две деревни уже сушняк запасают, ещё денёк - и пойдут палить, тут народ горячий.
Мужчина сжал челюсти так, что по скулам заходили желваки. Наконец, словно с трудом разомкнув губы, он с видимой неохотой, понизив голос, произнёс:
- Менестрель... а ты ведь не вполне человек, так?
Строго говоря, Тайги был как раз вполне нечеловеком, но это ничуть не уменьшило его удивления - маскировку его раскрывали редко, тем более благородные люди, не якшающиеся с разумниками. Мгновенно совладав с лицом, он оскорблённо тряхнул гривой и переспросил:
- Что вы имеете в виду, сударь?
- Ты слышал, менестрель. И не надо строить из себя деточку-веточку, побереги моё время. Видишь разумников у двери? Как думаешь, сколько они отвалят за такого крупного зверя, как ты?
Возможно, последняя фраза была выпадом вслепую, но своей цели он достиг - Тайги вполне отдавал себе отчёт в том, что его везение на тракте конечно, а разумники и правда отдали бы многое за возможность разъять его на части под пристальными взглядами монстрописцев. Но сдаваться так легко он не собирался:
- Если вам угодно, мы можем и поиграть в загадки. Я угадаю эту сумму, а вы - вес того кошелька, который я унесу отсюда в обмен на одну маленькую беленькую девочку, очень любящую воду.
Менестрель бил наугад, но был почти уверен, что попадёт - и попал. Кожа нэссы Лил была слишком полупрозрачна, зрачки - слишком светлы, они почти не выделялись на фоне серебристой радужки, а сам Татхил слишком близко к сердцу принял судьбу ивняков вдоль Сизы. Полукровкам редко удавалось так хорошо выдавать себя за людей, но в этой русалочке, видимо, возобладала кровь отца.
Нэс угрожающе наклонился к Тайги, и тот выставил перед собой ладонь:
- Спокойнее, сударь, я лишь продемонстрировал вам, что в эту игру можно играть вдвоём. Но не просто же так вы её затеяли? Чем считать деньги разумников - может, сойдёмся на ваших деньгах? Чего вы от меня хотите?
- Я хочу, чтобы ты охранял Лил, пока я не вернусь.
- Пока вы не вернётесь откуда?
- Не твоё дело, менестрель!
- Да? А сколько времени вы там проведёте и чем вам там так намазано, что вы готовы доверить свою жемчужинку первому встречному певцу с не самой лучшей репутацией, - тоже не моё?
- Ты проницателен, - Татхил искривил губы в усмешке, не тронувшей его глаз.
- Моя проницательность дорого стоит, - раз нащупав слабину, юноша уже не собирался выпускать жертву из когтей. - А безопасность нэссы Лил, я думаю, ещё дороже. Тем более, когда вокруг полно разумников, интересующихся русалочками, и мужчин, интересующихся девушками, - он выразительно указал глазами сначала на стол лиловых братьев, затем на гудящую купеческую компанию.
Нэсс явно был не рад, что вообще начал этот разговор, но снедающая его изнутри тревога не давала ему пойти на попятный.
- Сколько ты хочешь, кровопийца?
- Я?! - оскорбился менестрель. - Да я вообще ничего от вас не хотел, кроме пары монет за приятную компанию, это вам неймётся!
Татхил отцепил от пояса ещё один мешочек, покрупнее, и положил его на стол рядом с собой. Тайги оценил объём, но на его мимике это никак не отразилось. Мужчина, скрепя сердце, присоединил к лежащему кошельку такой же.
- Достаточно, благородный нэсс, - смилостивился наконец Тайги. - Иначе я подумаю, что в ваши планы не входит дать мне уйти отсюда с этими деньгами.
Лёгкое замешательство во взгляде собеседника сообщило циничному юноше, что подобный вариант, кажется, не приходил в голову этому любителю русалок.
- Так когда вы уезжаете?
- Немедленно.
- И когда вернётесь?
- Надеюсь, что к рассвету.
- А если не вернётесь? - по невинно-любопытному тону менестреля можно было бы предположить, что речь идёт о прогулке до соседнего кабака и обратно.
Нэсс Татхил пристально смотрел в свою кружку, точно надеялся увидеть там ответ.
- Позаботься о ней, менестрель. Я... прошу тебя.
- Это будет стоить дороже, - глумливо протянул Тайги и быстро добавил совсем другим голосом: - Езжайте, нэсс. Доплату обсудим, когда вернётесь.
Нэсс Татхил мчался во весь опор, рискуя загнать коня. Он не знал, сколько у него в запасе времени и осталось ли его хоть сколько-нибудь, но он должен, обязан был успеть.
Ивы у истоков Сизы росли испокон веков. Во всяком случае, легенды о Сизских ивняках и живущих в них русалках были много старше и рассказывавшей их ему кормилицы, и ругавшей её за это бабки Татхила, суровой нэссы Соты. "Чему ты учишь ребёнка, Махта! - ворчала она. - Смотри, пойдёт искать твоих русалок и упадёт в реку!"
Собственно, почти так оно и получилось. Наслушавшийся с детства волшебных сказок пятнадцатилетний нэсс пошёл искать русалок. И не нашёл. И во вторую ночь не нашёл, и в третью...
На третье полнолуние поисков ему показалось, что он слышал смех из тени, тихий и прохладный, как лунный луч.
Когда народился новый месяц, Татхил принёс к реке и оставил на песке у самой воды штуку тонкого белого полотна и белую лилию - самую крупную из распустившихся в нэсском саду. Он просидел в кустах, не сводя глаз с почти светящегося в полумраке свёртка, почти до самого рассвета, а когда встало солнце - на берегу было пусто. Белое пятно, в которое он до рези в глазах вглядывался всю ночь, оказалось камнем, выступавшим из сырого песка.
В замок зачастили высокородные гости с дочерьми и сёстрами. Статный, черноволосый, черноглазый, юный нэсс возвышался над каждой гостьей не менее, чем на голову. Он кланялся им, целовал руки, наливал сок, чистил им персики серебряным ножом и забывал их имена на следующий день после отъезда. Отец гневался, мать плакала, бабка предлагала оставить эти новомодные игры в выбор и женить его на дочери ближайшего соседа, чтобы объединить земли.
А Татхил продолжал из трёх ночей две проводить на берегу Сизы.
Когда он оставил на берегу круглое зеркальце в серебряной оправе, к утру на его месте обнаружилась длинная, в его рост, прядь тонких вьющихся волос цвета жемчужного ожерелья его матери. Следующую ночь он потратил на то, чтобы, ругаясь и ломая иголки, самостоятельно вшить её в пояс.
А перед Поворотом на Весну он не вернулся домой.
То есть вернулся - ровно через год, и постаревшая до неузнаваемости кормилица повалилась в ноги его отцу, умоляя не травить пришельца собаками, а собаки сорвались с привязи и окружили его, захлёбываясь восторженным лаем и облизывая лицо и руки, и он называл каждую по имени.
Отец так и не простил его, хотя отборные речные жемчуга позволили его дочерям выбирать себе самых красивых женихов из самых знатных, а ему самому заручиться безоговорочной поддержкой самой влиятельной в Марне гильдии - Гильдии ювелиров. Мать - та была рада уже тому, что сын жив.
А сын смеялся над расспросами: да, счастлив, да, жена красавица, знатна, хоть и не по нашим меркам, вся Сиза с притоками - вотчина её отца, а дышать под водой легко, если тебя любит русалка, а разлюбит - так и дышать станет незачем!
Через пару лет, когда утихли кривотолки, Татхил и Милара перебрались жить ближе к устью - бойкая у истока, там река катила свои воды плавно и величаво, рыба ходила косяками, а в подводных лесах водились радужные дышащие раковины, избавлявшие от злых мыслей и заживлявшие раны. Нэсс стал приезжать к родителям верхом на дивных, то белоснежных, то сизо-серых жеребцах, а люд из окрестных земель как-то сам собой (или и тут русалки нашептали?) уверился, что женился он на чужеземной нэссе дивной красоты и уехал, чтобы править её владениями. Но никто, даже умершая год назад старенькая кормилица, всё плакавшая, что не довелось понянчить его детей, не знал, чего стоили ему эти путешествия - раз в год, в канун Поворота, ровно на три дня. Стоило хоть на миг опоздать вернуться - и до следующего Поворота не нашёл бы Татхил дороги домой... а дом его был там, где Милара.
И там, где Лил.
Единственный ребёнок, любимица отца и дядек, она росла, не зная своих отличий от прочих, не видела разницы между водой и сушей, и рыбы и птицы ели у неё с рук. Красотой пошла она в мать, характером - в отца, и только очень пристальный и подозрительный взгляд мог заметить нелюдскую бледность кожи и зрачков.
Теперь грозный старый нэсс, отец Татхила, был при смерти. И впервые воспользовался он способом связи, о котором вот уже семнадцать лет каждый год на прощание говорил ему непутёвый сын: по его приказу в лунную ночь свиток в бутыли с притёртой пробкой отпустили по течению Сизы, трижды громко сказав "Письмо нэссу Татхилу от его отца!".
До Поворота было ещё полгода, но Татхил приехал. И привёз с собой Лил - наследницу.
Старик не смог подняться им навстречу, но не понять жест, которым он отослал за дверь сына, было невозможно. Лил вышла из спальни незнакомого ей доселе деда через час, погрустневшая и словно разом повзрослевшая, и Татхил с изумлением увидел на её тонкой руке фамильный перстень с золотистым топазом.
- Дедушка просит тебя зайти, отец.
- Хорошая у тебя дочка, - неохотно проскрипел седой нэсс. И Татхил знал, что это - самое близкое к словам примирения, что он мог услышать от своего отца.
А сейчас он мчался во весь опор, оставив Лил на попечение странного менестреля, о котором она шепнула, только его заметив: "Отец, смотри, какой зверь красивый! Пушистый...", когда сам он видел только юного длинноволосого наглеца, не по чину языкастого и слишком смазливого для порядочного человека. Потому что в тех ивняках, которые собирались выжечь разгневанные селяне ниже по течению, ждала его, как каждый Поворот ждала, нежная красавица Милара.
"Вот угораздило вляпаться," - тоскливо думал мэтр Тайги Сэрра, проигрывая заливисто хохочущей Лил четвёртую зубочистку в только что освоенного ею "пятого вассала". Полурусалка оказалась прирождённым шулером и все показываемые менестрелем хитрости запоминала с первого раза - чтобы тут же с успехом применить против него же. "Хорошо хоть не на деньги играем..."
Тяжёлый удар в дверь прервал игру в самый напряжённый момент, и Тайги вскочил, сжимая в руке кинжал.
- Эй, менестрель, открывай! Открывай, а то я вышибу эту дверь и ты вылетишь в окно!
- Отец! - радостно воскликнула Лил, бросая на стол карты.
- В окно, в окно, - проворчал Тайги, поднимая тяжёлый засов, - почему сразу в окно-то?...
Нэсс Татхил ворвался в комнату, точно ураган, и подхватив дочь на руки, уставился на менестреля тяжёлым подозрительным взглядом.
- Отец, ну что ты? Что-то случилось?
- Нет, рыбка моя, ничего не случилось. Всё хорошо, завтра поедем к маме... - и вдруг, заметив за спиной юноши стол с разбросанными по нему картами, загрохотал: - Ты! Ты научил её играть в карты?!
И тут Тайги окончательно обиделся:
- А что, благородному нэссу, - ядовито спросил он, на всякий случай отступая на шаг, - так хотелось, чтобы я научил его дочь чему-нибудь... поинтереснее?
И только минут через десять нэссе Лил удалось убедить разъярённого отца в том, что за время всего многочасового сражения в "пятого вассала" на десяток зубочисток и пуговицу (пуговица стоила пяти зубочисток!) милейший мэтр не притронулся к ней даже пальцем.