index >> Тракт >> История 2: Улицы Марна

История 2. Улицы Марна

Тем утром в Марн с двух его противоположных концов почти одновременно вошли два путника. Они с одинаковым любопытством глазели по сторонам, но всё же умудрялись не натыкаться на других в обычной утренней толпе, бурлившей, как речной поток, с трудом протискиваясь в узкое горлышко городских ворот. Больше между этими двумя ничего общего не было.

Мужчина, воспользовавшийся Северными воротами, был могучего телосложения, но с лицом столь открытым и добродушным, что никому бы и в голову не пришло его опасаться, если бы он, конечно же, не попытался покуситься на имущество здоровяка - свою солидных размеров торбу тот нёс, бережно прижимая к себе, как младенца, оберегая от толчков и неразборчиво ругаясь на шныряющих под ногами шавок и мальчишек. Одет он был добротно, в самый раз для долгого пути пешком были и его тяжёлые башмаки, на поясе висел длинный охотничий нож, а расшитый ворот новенькой, необтёрханной ещё рубахи подсказал бы внимательному наблюдателю, что не обойдён мужчина не только достатком, но и женской заботой. Глаза его походили на спелые каштаны в треснутой колючей скорлупе - такие же сочно-карие, они успевали замечать всё вокруг в узкие щели тяжёлых век.

У Южных же ворот остановился, видимо, не зная, куда ему дальше идти, щуплый мальчик в драной одежонке с чужого плеча, явно более обросшего мясом, чем его собственные тощие косточки. Видавшая виды шляпа с обвисшими полями скрывала его лицо почти полностью, так что чтобы взглянуть на главную башню Университета, видную, как известно, от любых городских ворот, ему пришлось изрядно запрокинуть голову. Из-под шляпы торчали неровными сосульками светлые волосы, под шмыгающим носом у оборванца виднелась чёрная полоса от беспрестанного утирания грязным рукавом, и босые, в ссадинах и комариных укусах ноги с непроизвольно поджимавшимися от соприкосновния с холодной мостовой пальцами довершали картину нищеты чуть более, чем беспросветной.

На самом деле в его кармане лежало целое богатство - два чоба, немного завязанного в чистую тряпицу вороньего цвета и полузасохшая горбушка ржаного хлеба, но и этого было бы недостаточно, чтобы привлечь к столь скромной особе милостивое внимание Шенны, если бы последнему в кои-то веки не изменила удача.

- Вор! Держи вора! - раздался пронзительный женский вопль.

Спешащие по своим делам люди заоборачивались. Шенна несуетливо, в темпе движения толпы, уходил от дородной горожанки, неверяще ощупывавшей перерезанные ремешки на поясе и голосившей:

- Люди добрые! Да что ж это деется-то! Держите вора, люди добрые! Без гроша ж оставил, паскуда! Господин стражник, господин стражник! - она бросилась назад, к воротам, и вцепилась в рукав одного из стражей. - Господин стражник, вашмилость, грабят!

Стражник внимательно оглядел стоящую перед ним женщину и расплылся в широкой ухмылке:

- И что ты, баба-дура, орёшь? Хватать надо было вора-то! Кого я тебе сейчас держать буду, а? Ну? Пальцем покажи!

Жертва воровства послушно заозиралась по сторонам, высматривая хоть кого-нибудь, похожего на замеченную ею краешком глаза быструю тень, и вдруг её обвиняющий палец упёрся прямо в спину Шенны:

- Вот! Его держите, вашмилость! Он вор!

Стражник, уверенно расталкивая толпу, в три шага догнал неспешно идущего черноволосого парня и ухватил за плечо, разворачивая к себе:

- Эй, ты!

Шенна отшатнулся, испуганно вскидывая голову, и толкнул незадачливого оборванца в шляпе так, что мальчишка чуть не упал.

- Что такое, господин стражник? Что-то не так?

- Ты украл кошелёк у той бабы?

- Чтооо? - гнев Шенны был почти ненаигранным - это ж надо было так опростоволоситься! - Я честный школяр, а не вор!

- Он! Он украл, паскуда! Отдай деньги! - завопила горожанка.

- Нет у меня никаких денег, глупая женщина! - с видом оскорблённой невинности отозвался Шенна, даже не пытаясь выкрутиться из цепкой руки стража. - Что Вы ей верите, ваша доблесть, она небось и не разглядела вора-то, а в меня тычет! Да хоть обыщите, нет у меня её денег, у меня и своих-то нет!

- Да, обыщите его, вашмилость, обыщите! - потребовала женщина, принимая воинственный вид. - Честный школяр, скажет тоже! Сразу видно - вор, вор и жулик! Все вы там такие, в Верситете своём!

Шенна дёрнул свободным плечом, как бы показывая, что даже и ответа его не стоят подобные слова от какой-то толстухи с Рыночной площади. Стражник небрежно ощупал его спереди и с боков, ощутимо ткнул между ног (черноволосый поморщился, но смолчал), потребовал снять и перевернуть сапоги и наконец повернулся к женщине с раздражённым:

- Говорил я тебе, дура-баба, хватать надо было вора! Ушёл, небось, пока ты тут к честным горожанам цеплялась... у, уйди с дороги, блажная, чтоб тебя! - и, оттолкнув её, мрачно направился на свой пост, где его товарищи как раз делили мзду от только что проехавшего ворота торгового каравана - "это городу, это сержанту, это тебе, это мне..." Упущенная выручка печалила его тем сильнее, что накануне он изрядно проигрался в кости и теперь был должен не только своё недельное жалование, но и малость сверх того.

Горожанка, бросив сердитый взгляд на обувающегося Шенну, причитая, потащилась за стражником, бормоча что-то про деньги, про какое-то платье, про чью-то дочку, которая... которое... Чернявый сплюнул ей вслед и повернулся к неподвижно наблюдавшему всю эту сцену пацану в шляпе:

- Ну чё уставился? Кошель отдай, - и когда тот вместо ответа лишь разинул рот, нетерпеливо добавил: - Давай-давай, всё равно не сбагришь, а попробуешь смыться - я сейчас кликну того стражника и скажу, что вор - ты.

- К-к-какой кошель? - выдавил наконец из себя мальчишка.

- Ты что, даже не понял? Ууу, простота! - Шенна восторженно рассмеялся и небрежным движением выудил из кармана оборванца увесистый кожаный мешочек. - А что штаны потяжелели, не заметил, да? Али с тобой такое частенько бывает, болезный?

Мальчишка аж сдвинул на затылок свой невообразимый головной убор и на Шенну уставились ошалелые серые глазищи:

- Ты... ты украл?

- Эй, потише! - возмутился вполголоса вор. - На вот, за помощь, - он всунул в грязную ладонь серебряную монету, - башмаки себе купи, чучело. Хотя с таким хлебальником ты её быстрее посеешь, чем нашёл...

И ворча себе под нос, Шенна развернулся и собрался покинуть, наконец, Приворотную площадь. Но тут мальчишка внезапно отмер и схватил его за рукав:

- Эй, а ты правда школяр?

Тайги тоже въехал в Марн через Южные ворота, только парой часов позже, почти в полдень. Трактир он покинул на рассвете, не задержавшись ни для сна, ни для завтрака, и видел его только конюшенный мальчик, вскинувший испуганно голову на приветственное ржание менестрелева гнедого. Пояс и карманы почтенного мэтра потяжелели ровно на вес серебра нэсса Татхила и теперь Тайги изрядно заботила мысль, как бы избавиться от лишнего груза с максимальной пользой.

Первым пунктом в его планах, разумеется, значился завтрак или уже даже обед в “Пышке-кокетке”, где он сможет и жеребца оставить. Этим чудным заведением, вопреки его легкомысленному названию и не менее легкомысленной вывеске, изображавшей пухлый крендель в красной юбке, владел тощий как жердь угрюмый субъект, встречавший всякий раз менестреля с таким недовольным лицом, словно тот умыкнул девичью честь его единственной дочери - желчной и острой на язык старой девы, чьи перепалки с Тайги доставляли неизменное удовольствие всем свидетелям. Тем не менее, такой вкусной яичницы с помидорами Тайги нигде больше не пробовал, а кружка с горячим вином, появлявшаяся на стойке ровно в тот момент, когда он переступал порог кабака, пожалуй, свидетельствовала о несколько напускном характере этого недовольства.

- Явился не запылился, паршивец! - Лакки со стуком опустила на стол поднос, заставленный тарелками. - Пять лун тебя ветром где-то носило, ни здрасьте, ни до свиданья, Чистый Разум тебе под хвост, а теперь те яичницу подавай...

- С помидорами, прелестнейшая Лакки, сугубо и исключительно с помидорами! - засмеялся менестрель. - Ещё столько же ноги бы моей не было в этом паршивом городишке, если б не тоска по твоей изумительной стряпне и ясным глазам!

- Молчал бы уж, морда твоя лживая, - почти ласково отозвалась кабатчица, которую беспардоное паясничанье этого черногривого юнца непостижимым образом неизменно заставляло себя почувствовать лет так на двадцать моложе и симпатичней. - Прямо скажи - опять нищ, как майский жук, и в долг не кормят, и лютню вон проел...

- Э-не, любезная Лакки, обижаешь! - посерьёзнел Тайги. - Лютню я, к вящей моей печали, не проел, а расколотил о башку одного весьма назойливого поклонника моего таланта, решившего избавить меня от забот о моём коне, костюме и кошельке (и всё на “к”, ты заметила?) прямо посреди леса, а долги я, для разнообразия, пришёл не множить, а уменьшать, хоть мой долг твоему дому и востину неоплатен.

С этими словами он аккуратно выложил на стол в ряд восемь серебряных змей - ровно в два раза больше, чем при прошлой встрече ссудил избитому и оборванному менестрелю Штайн, отец Лакки и владелец кабака. Глаза женщины удивлённо расширились, но она без возражений смахнула передником деньги в глубокий карман на юбке, где они тихо звякнули о несколько вырученных за утро медяков.

- Тайги Сэрра при деньгах? Никак дивные сиддхе из лесу вышли, чтобы восславить Чистый Разум! - воскликнул, появляясь из кухни, сам Штайн.

- Как вышли, так и ушли, почтеннейший хозяин, - ухмыльнулся менестрель, - да кое-что мне оставили. Кстати, не слишком ли часто в этот ясный день я слышу упоминания о разумнейших наших наставниках? Как бы не пришли, на зов-то...

- Ты что, это ж всё приметы и дурость деревенская! Чистый Разум говорит нам, что никак частота именования предмета не может отразиться на вероятности его появления, а значит...

- ...а значит, - подхватил Тайги, - сколько ни славь разумники Чистый Разум, ума-разума это им не прибавит!

Лакки улыбнулась, и даже Штайн чуть-чуть дёрнул уголком рта. Но тут, словно для того, чтобы опровергнуть всё произнесённое, от входа в зал донеслось раскатистое:

- Свет Разума в этот дом!

Высокий мужчина в лиловой рясе с откинутым капюшоном шагнул через порог и замер, давая глазам привыкнуть к сумраку кабака. К удивлению Тайги, Лакки и Штайн отозвались нестройным дуэтом:

- Свет Разума!

Он открыл было рот, чтобы вслух изумиться внезапному вразумлению старых знакомцев, но Лакки, торопливо освобождая поднос, чтобы метнуться навстречу разумнику, строго шепнула:

- Молчи! Потом объясню...

Юноша послушно сомкнул губы, впрочем, ненадолго, ибо остывающая на тарелке яичница явно требовала к себе более неотложного внимания, нежели адепты безумной идеи о том, что право на существование в мире имеют лишь те существа и предметы, которые поддаются изучению и объяснению методами Чистого Разума. Это ж надо было придумать - "Чистый Разум"! Без примеси чувств, памяти, принципов, то есть всего того, совокупность чего, по мнению мэтра Тайги, и составляла собой мыслящую личность.

Самым неприятным в разумниках было то, что если уж они не признавали за чем-то права на существование, то принимали все возможные меры к тому, чтобы означенное неправомерное существование прекратить. И добро бы ещё быстро, так нет же - они оптимистично не оставляли надежд познать и объяснить незаконную, а значит, невозможную сущность вплоть до её, сущности, последней капли крови. Потому и исчезали бесследно в башнях и подвалах Братства неосторожные сиддхе, запутавшиеся в рыбацких сетях русалки, попавшиеся в заговорённый капкан оборотни... и хуже смерти казалась им эта участь. Среди людей же разумники находили множество последователей, особенно в верхушках Гильдий, в городских магистратах, в нэсских семьях - кому охота, чтобы звонкое золото в его мошне оборачивалось сухими листьями, подменыши в зеркалах пугали беременных жён, а известные тропки в лесу завязывались узлами? И кому охота платить за собственное спокойствие едой, работой, соблюдением установленных границ и обрядов? Гораздо проще оказалось раскошелиться на содержание братьев Чистого Разума, не только эффективно истребляющих нелюдей, но и подводящих под это прекрасное логическое обоснование, позволяющее не рассматривать это ни как войну, ни как убийство - ведь невозможно убить то, что не существует, а раз оно необъяснимо, значит, существовать оно не может. Пожалуй, радикальная оппозиция разумникам пока сохранялась только в Университетах, которые продолжали игнорировать происхождение своих студентов и стойко оберегали своё право на их защиту от "изучения". Впрочем, те уже лет пять предусмотрительно не появлялись за стенами родных учебных заведений без сопровождения верных друзей людского рода - кабы чего не вышло.

Тайги ел не торопясь, вдумчиво запивал яичницу свежим сидром, отрезал толстые ломти ноздреватого, дышащего хлеба и макал их в сметану с зеленью, наконец, наевшись, удовлетворённо привалился к стене и вытянул ноги далеко под стол. Разумник сидел ближе к двери, спиной к нему, Лакки несуетливо, но споро сновала между ним, набежавшими к обеду торговцами и пришлыми работягами, не состоявшими на харче у хозяев. Штайн снова исчез в недрах кухни, откуда еле слышно доносился его голос, судя по интонации, отчитывавший кого-то. Наверное, взяли помощника. Растёт заведение, хорошо. В прошлый раз отец и дочь крутились здесь ещё вдвоём, еле сводя концы с концами, - тем ценнее была их бескорыстная помощь приблуде-менестрелю, птице залётной, являющейся пару раз в год по обещанию.

Брат Чистого Разума наконец доел и встал. Сказал что-то вполголоса Лакки (та потупила глазки и благонравно присела, точь в точь маменькина дочка-паинька, коей женщина не являлась сроду, так как мать свою в живых не застала) и вышел, насколько заметил менестрель, не расплатившись. В дверях он чуть не столкнулся с двумя новыми посетителями, шарахнувшимися в сторону, причём младший аж переломился в поклоне, и снова донеслось "Свет Разума в головы ваши!" - "Свет, свет..."

Вошедшие скромно расположились за столом прямо у входа, и пока к ним не подошла кабатчица, Тайги успел разглядеть кланявшегося - тощий мальчишка в несоразмерной, дырявой и грязной одёжке, самой примечательной чертой которого была скрывающая висячими полями поллица шляпа, которую он не снял, даже сев. Второй, явно постарше, сидел почти спиной, так что видны были чёрные волосы, заплетённые в недлинную косу, кожаная куртка, прочные коричневые штаны и чёрные мягкие сапоги - настоящие "кошачьи лапы", высоко ценившиеся у следопытов и воров. Но в движениях чернокосого Тайги почудилось нечто знакомое настолько, что он всё-таки встал, подтянул слегка ослабленный после сытной трапезы ремень и бесшумно направился к их столу. То есть это он полагал, что бесшумно, но на последнем шаге сидящий спиной всё-таки не то услышал, не то почувствовал что-то и рывком обернулся.

- Тайги!

- Шенна!

И двое, похожие не как братья, но как дети одного народа, за исключением глаз (тёмные у Шенны, они были серыми с золотистым ободком вокруг зрачка у Тайги), крепко обнялись, хлопая друг друга по спине. Лакки хмуро грохнула на стол кружку пива, ещё одну кружку - но пустую, кувшин молока и миску парующей каши, придвинув её оборвышу, настороженно переводившему взгляд с одного юноши на другого.

- Ешь, - строго сказала она, выудив из очередного кармана широкую деревянную ложку. - А ты, Тайги, оторвись от приятеля и послушай меня. Не вздумай задирать разумников. И шутки про них шути только с проверенными людьми. Своей жизнью не дорожишь - так нас пожалей...

- А с каких пор они к людям стали цепляться? - ошарашенно спросил Тайги, опускаясь на широкую скамью рядом с Шенной. - По какому праву-то?

- По какому, по какому... по праву сильного, по праву богатого, - вполголоса проворчала женщина. - Считай сам, магистрат - за них, Гильдии - за них, а откуда у них звонкая монета на чужие мечи - поди разбери, коли головы не жалко.

- И что, они правда так опасны?

Вместо Лакки ответил Шенна, размеренно, точно цитируя известный текст:

- За пособничество сущностям, оскорбляющим Чистый Разум, карают, как за воровство. Вот только...

- Что?

- ...виру за это преступление не берут. В первый раз рубят руку, второй - ногу, третий - голову.

- А тебя, злоязыкий, я знаю - сразу нарвёшься так, что только голову, чтоб вместе с языком! - перебив юношу, ядовито закончила Лакки.

Тайги с изменившимся лицом уставился на грубо оструганные доски стола. Люди, убивающие людей за отношение к нелюдям - это никак не хотело укладываться у него в голове. За деньги, в гневе, от страха - да, но за это?

- Ладно, не печалься, менестрель, нам ли печалиться? - Шенна легко толкнул Тайги кулаком в плечо. - Дай я тебя лучше со смешным человеком познакомлю. Смешной человек, смотри, это - мэтр Тайги Сэрра, лучший менестрель на Тракте, гроза ревнивых мужей и строгих отцов, предмет вздохов женщин всех возрастов и сословий, а также корыстная скотина и мой друг! Тайги, этого смешного человека зовут Кил и он хочет учиться в Университете.

Отрекомендованные таким образом посмотрели друг на друга с почти одинаковым сомнением.

- Ну да! - с вызовом сказал наконец Кил. Голос у него оказался высокий, ещё не сломавшийся, с лёгкой хрипотцой. - И я буду там учиться!

Тайги подчёркнуто внимательно осмотрел мальчика сверху до низу, не поленившись заглянуть под стол, чтобы обнаружить там грязные босые ноги:

- Ты носишь в шляпе пару тигров золотом? - и, не дождавшись ответа, - Шенна, где ты его такого выкопал?

- На Южной Приворотной, он там ворон ловил.

- А он вообще в курсе, что туда нужно экзамен сдавать? И что за учёбу платить придётся?

- Ну, я ему рассказал...

- А он?

- Эй! Перестаньте говорить обо мне так, как будто меня здесь нет! - гневное выражение на лице Кила несколько портили свежие молочные усы. - Я уже понял, что прежде чем поступить в Университет, мне надо подготовиться. А ты, - он ткнул в вора ложкой с кашей, - мне поможешь!

Менестрель с весёлым изумлением воззрился на Шенну. Тот молча пожал плечами и возвёл глаза к потолку, всем своим видом выражая "да вот, принесло на мою голову". Впрочем, такая авантюра, как пропихнуть в Университет нищего и едва ли грамотного мальчишку, была вполне в его духе. Легкомысленный и циничный, он даже воровал в основном не пропитания для, а из любви к искусству, и жил по большей части так, как подсказывало сердце, а сердце, в общем-то, было доброе. Этим странным сочетанием черт и привлёк когда-то Тайги чернявый паренёк, чью быструю руку менестрель ухватил в собственной сумке.

- И зачем тебе это? - всё тем же глумливым тоном продолжил допытываться у Кила Тайги.

- Чтобы знать, - сказал, как отрезал, и таким светом жахнули глаза из-под так и не снятой шапки, что замурзанное лицо посветлело, как свечку в пустой яичной скорлупе зажгли. - Знать это... это всё. Почему солнце встаёт на востоке, чем лечить боль в животе, правда ли, что если сталь ковать с чабрецом - клинок не переломится... Всё это вокруг такое, что это ж нельзя - не знать!

- ...как хочешь знать возлюбленной своей мельчайшую подробность досконально... - негромко продекламировал Шенна, и Кил осёкся, залившись помидорным румянцем.

Тайги сурово зыркнул на вора и серьёзно спросил:

- За что ты так всё любишь? По тебе не скажешь, чтобы тебе особенно везло в жизни...

- Везло, - уверенно ответил Кил. - Я же - здесь, - и опустил глаза.

Тень от Университетской башни легла на квартал Четвёртого часа, когда Тайги, оставив в "Пышке-кокетке" коня и плащ, направился в сторону Старого Рынка. Уже на подходе узкие улочки были запружены подводами, мимо которых деловито протискивался люд продающий, покупающий и просто так поглазеть вышедший, между которым сновали воры, дети и бездомные собаки. Тяжёлые ставни дорогих лавок были широко распахнуты и над дверями качались, привлекая покупателей и любопытных, кованые и расписные вывески на тяжёлых цепях. Из пекарни так одуряюще несло свежей выпечкой, что несмотря на то, что менестрель был сыт, ноги сами понесли его в ту сторону.

Чем Тайги всегда нравился марнский Рынок, так это тем, что на нём отроду не соблюдалось разделение по гильдиям. Конечно, с непривычки можно было и не найти лучшего в округе резчика по дереву между ларями сапожника и гончара, но если присмотреться, становилось заметно, что места ремесленники занимали по ранжиру и чем большим успехом пользовался товар, тем ближе к центру он переезжал. Соответственно и покупатели первым делом шли в самый центр квартала, потому за место в нём торговцам приходилось изрядно раскошелиться в пользу магистрата.

Искомая менестрелем лавка располагалась чуть восточнее центра, но толкучки у входа не наблюдалось, что и неудивительно - товар там был редким, дорогим и весьма на знатока. Над дверью выступало из стены нечто, в чём лишь очень искушённый глаз мог распознать сильно увеличенный лютневый колок. Тайги пригнулся, входя, потому что внутри непривычный посетитель рисковал встретиться лбом с подвешенной к потолку птичьей клеткой, в которой вместо птицы находилась маленькая дорожная арфа на семнадцать струн. Да, Марьга-Кукушонок был очень странным торговцем, но лучших музыкальных инструментов, чем у него, по это сторону Сизы было не найти.

- Да ты с ума сошёл - тридцать тигров за лютню! - возмущался пухлый невысокий юноша в синей вышитой куртке поверх бледно-жёлтой рубашки. - Я за эти деньги себе танского жеребца куплю, не торгуясь!

- Если тебе нужен конь, то ты улицей ошибся, я ими не торгую, - слегка обиженно отвечал сам Марьга, тощий и некрасивый мужчина лет сорока, весь, от корней светло-рыжих волос и до вышитого ворота, усыпанный мелкими, точно налезающими друг на друга веснушками. - Не нравится цена - выбери другую девочку, а за эту ни чоба не уступлю, её не обижу...

- Точно двинулся! - воскликнул сине-жёлтый и, не прощаясь, выскочил из лавки, чуть не снеся по дороге Тайги, замершего, точно заворожённого перламутровым отблеском крутого бока лютни, которую держал в руках Марьга.

Лютня была прекрасна. Жемчужно-белый некрашеный корпус словно светился в полумраке лавки, изящная тройная розетка напоминала цветок пиона, серебряные струны тянулись к перламутровым колкам...

- А ты что уставился? - проворчал Марьга. - Ходят тут, смотрят... а сами, глядишь, и в дуду не с того конца дуют... Постой, а не тебе ли я тем летом вишнёвую девочку продал?

- Мне, - печально согласился менестрель.

- И где она?

- Погибла. Геройски погибла, спасая мою недостойную шкуру...

Марьга охнул, прижал ладонь к щеке, и мелко-мелко затряс головой в негодовании:

- Ах ты негодник! И после этого ты смеешь снова ко мне являться?

Тайги покаянно вздохнул и опустил голову:

- А куда ж мне ещё идти, Мастер?

Взгляд Кукушонка несколько смягчился.

- И правда, куда? Нет в этом городе таких девочек... чтоб и красивые, и храбрые, и голоса слаще мёда, и обнимать пуще женщин... - голос Марьги становился всё тише и нежней, он укачивал на руках красавицу-лютню, как уснувшего младенца, склоняясь к ней всё ближе, и вдруг резко распрямился и строго спросил:

- Пробовать будешь?

- А можно?

Вместо ответа мастер протянул Тайги инструмент и дёрнул подбородком в сторону стоявшего у стены высокого табурета с перекладиной для опорной ноги. Юноша примостил лютню на колено и ему показалось, что она прильнула к нему, как живая, так удобно и послушно скользнул в ладонь гриф, так покорно лёг под локоть изгиб корпуса, так звонко отозвались пальцам струны.

Он играл нежные любовные канцоны, обрывал на полуфразе, переходил на весёлые плясовые, подкручивал колки и срывался в безудержные застольные, перетекавшие снова в журчащую печаль. Наконец он поднял голову, отбросил назад волосы и коротко взглянул на Марьгу-Кукушонка.

- Тридцать в рассрочку до новолуния, двадцать пять, если возьмёшь сейчас, - резко ответил тот на незаданный вопрос. - И решай быстрее, пока я не передумал.

Лакки хмуро посмотрела на Шенну, выложившего на стол два чоба и ворчливо спросила у Кила:

- И ты думаешь, это хорошее начало для мужчины - позволять вот этому за себя платить?

Мальчик снова залился румянцем и неохотно вытащил из кармана монетку. Кабатчица гневно оттолкнула его руку:

- Кто говорит о деньгах? Это тебе ещё пригодится... а то в таком виде тебя к Университету на квартал не подпустят! Шенна, Шенна, ну где ты его откопал?

Вор демонстративно смотрел в потолок. Ему уже несколько надоело то, что все дружно сочли его ответственным за этого дурного оборвыша. "Надо было его сразу послать," - запоздало подумал он.

- Помоешь посуду - и мы в расчёте за обед. Заодно сам помоешься, - деловито сообщила женщина. - Почистишь котёл и вертела - и на ужин заработаешь. Согласен?

Кил посветлел лицом и торопливо кивнул. Шенна последовал за ними на кухню, машинально переплетая растрепавшуюся косу, и остановился в дверях, прислонясь к косяку. Лакки сказала что-то вполголоса поварихе и та, обрадованно всплеснув белыми от муки руками, указала мальчику на греющийся на чугунной плите котёл с водой и вернулась к борьбе с большущим куском теста, которое она била и терзала, месила и раскатывала на широком столе посреди кухни. Кил сноровисто ухватил обеими руками тяжёлый котёл и поволок вслед за Лакки, отворившей дверь во двор.

- Шапку-то сними, охламон, - услышал Шенна голос кабатчицы, а вслед за тем раздался грохот, плеск и очень тихий и виноватый голос Кила:

- И-извините...

Глазам выбежавшего из кухни юноши предстала картинка скорее комичная, но весьма неожиданная - Лакки, в насквозь мокрой юбке, возмущённо, но беззвучно открывала рот, потрясая крепко зажатой в руке ветхой шляпой, а напротив неё, низко опустив голову, так, что длинные, ниже пояса, светлые волосы полностью закрывали лицо, стоял Кил. Точнее, видимо, Кила.

Уродилась девкой - терпи.

Нехитрый урок этот маленькая Кила усвоила накрепко. Мальчишки дерутся - а ты не моги руки поднять, во сто раз сильнее отольётся, три луны поминать будут. Они верхом с ветерком - а ты в душном коробке, где товарку тошнит тебе в подол и окна зашторены наглухо. Они на работу в поля и в страду ночевать на сеновале - а ты коли пальцы иглами до ломоты в спине и темноты в глазах... И потом - они в город на заработки, на вольную или почти вольную жизнь - а ты ходи шажками меленькими, смотри на край передника да жди, кто за себя возьмёт. И то, что до приюта грамоте научить успели - только обуза. Так и не знала бы, что по-другому бывает, не билась бы, ровно лисица в клетке.

К незнакомцу, пущенному ключарём за малую мзду на сеновал, и казавшемуся девочке ужасно взрослым, Кила подходить вообще не собиралась. Он сам нашёл её в кустах возле коновязи, где она так зачиталась украденной у него же книжкой, что не услышала, как тревожно и предупреждающе всхрапывали кони.

- Ага, попалась, - сказал он негромко.

Кила приросла к месту от ужаса, не в силах ни спрятать, ни хотя бы прикрыть предательскую книгу.

- Ха. Да ты никак грамотная? - злости не было в том голосе, лишь насмешливое любопытство, и девочка осмелилась, не открывая зажмуренных глаз, тихонько кивнуть. - У-ди-ви-тель-но... И много успела прочитать?

Через какое-то время Кила поверила, что Кирт - так звали незнакомца - действительно не собирается тащить её к матушкам и требовать, чтобы наказали за воровство. А ещё позже она обнаружила, что полтора часа провалялась на сеновале за конюшней, непринуждённо болтая о книгах с чужим мужчиной, и этого никто не заметил. Конечно, вечером ей здорово влетело за солому в косах, но это была ничтожная цена за такой день.

Кирту было целых семнадцать, он был странствующим школяром, проводившим год в одном учебном заведении, год - в другом, и сейчас направлялся в Марнский университет изучать естествознание. Любознательность маленькой приютской девочки явно позабавила его, и он, вряд ли стремясь стать самым важным воспоминанием её детства, всё же смутил её покой рассказами о дорогах, открытых (в прямом и переносном смысле) в наши дни образованному человеку.

В путь он пустился, когда спала жара, и Кила долго махала ему вслед, сидя на изгороди и прижимая к груди подаренное сокровище - трактат Элиаса "О вещах и травах", тот самый, который она тайком уволокла утром и так наивно собиралась положить обратно, чуть-чуть полистав.

Шёл пятый год её жизни в приюте. Ей тогда, вероятно, было около одиннадцати лет.

На площади перед зданием магистрата тоже царило оживление, но ни свежих овощей, ни посуды, ни мяса там было не сыскать. Здесь торговали не вещами, но услугами, и сюда шли в поисках писца, ростовщика, лекаря или телохранителя.

Тайги пристроился на ступеньках и принялся настраивать новый инструмент. Не то чтобы он всерьёз рассчитывал перекрыть голосом площадной гомон, но место было бойкое, время было правильное, а удача... удачи ему никогда было не занимать.

- А сколько певец запросит с нэсса за увеселение гостей на пиру? - раздался низкий голос над плечом менестреля и, обернувшись, Тайги увидел рядом с собой добротно одетого невысокого толстячка, медальон на груди которого выдавал принадлежность к старшей челяди благородного дома.

- Всё зависит от того, насколько далеко простирается щедрость нэсса, - без подобострастия отозвался юноша, поднимаясь на ноги. - И от того, насколько угодит ему скромный лютнист.

- Ты так уверен в себе или так низко себя ценишь? - уточнил толстяк.

- Первое, добрый человек, первое. Тайги Сэрра не привык оставлять слушателей недовольными.

- Нахал и пустозвон, - спокойно констатировал наниматель, - что и требуется от менестреля. Приходи в девятом часу к воротам дома с полумесяцем на улице Ювелиров. Заплутаешь - спрашивай дом нэсса Гаррета.

Менестрель мысленно пробежался по запутанному генеалогическому древу состоятельнейших семей Марна. Если ему не изменяла память, нэсс Гаррет приходился не то зятем, не то, наоборот, тестем гильдии ювелиров, а значит, по итогам вечера Тайги сможет рассчитывать на новую куртку, отменный ужин и небольшой арбалет, который он как раз присмотрел недалеко от лавки Кукушонка. Разбойники вдоль тракта и разумники на каждом углу - это было уже немного чересчур для безоружного путника, который отнюдь не имел возможности, подобно какому-нибудь городскому ювелиру, похваляться безупречно людскими корнями.

- Дура твоя Кила, вот и всё, - сказал менестрель, выслушав историю Килы в кратком эмоциональном пересказе Шенны.

Вор опешил - он не привык, чтобы Тайги так однозначно неприязненно отзывался о какой бы то ни было женщине.

- Почему?

- Наворотила кучу ерунды, тебя втянула, и вот ты уже вовсю решаешь её проблемы, которые она сама же себе и создала.

- Что значит - "сама создала"?! Ты же знаешь, что у приютских девчонок нет ни малейшего шанса узнать что-нибудь помимо шитья, скотины и готовки...

- Погоди. Вот ты скажи - ей знания нужны или школярская шапочка?

- Знания, конечно! Ты же сам слышал!

- Слышать-то я слышал не меньше, чем ты, а вот услышал, кажется, больше, - саркастически произнёс Тайги. - А мальчишкой она зачем переоделась?

- Ну... чтобы не нашли, - Шенна не понимал, зачем менестрель требует от него повторения очевидных вещей.

- Сильно она кому тут нужна! Ты подумай - где Марн и где Гината? - Тайги принялся двигать по столу кружки, демонстрируя наглядно, где именно, по его мнению, относительно Марна располагается Гината. Получилось почти на противоположных краях стола. - Да они её давно со всех счетов списали - мол, сбежала с жонглёром, и вся недолга, - Шенна озадаченно молчал. - Следующий аргумент?

- В Университет не берут женщин.

- Шла бы вольнослушательницей. Честно и законно.

- А деньги?

- А где она на обучение рассчитывает их взять? Лакки, при всём её добросердечии, не посадит себе на шею девку, неспособную даже элементарно просчитать последствия своих поступков.

- Она найдёт работу, - обиженно возразил южанин.

- Подмастерьем сапожника? Или мясника? Е-рун-да! - отрезал менестрель. - Пусть идёт к белошвейкам. И не парит тебе мозг своим школярством и своими штанами. Эх, знала бы Трей, что не юбками в кружевах тебя завлекать нужно...

- Значит, ты нам не поможешь? - Шенна был разочарован.

- Ах, уже "нам"? Я ей помогать не буду, - Тайги сделал ударение на слове "ей". - И тебе, кстати, не советую. А ты уж примешь мой совет или нет - дело твоё, - с этими словами менестрель резко встал. - Вечером пою у нэсса Гаррета. Будь добр, не суйся туда. Мне дорога моя репутация.

Шенна обиженно уткнулся носом в кружку с пивом. Ему очень хотелось возразить, но почему-то слов, кроме дурацкого "а я-то думал - ты мне друг", не находилось, а эти он с языка всё же успел откусить в последний момент, зная, что если Тайги хоть что-то в этой жизни и воспринимает всерьёз, так это именно дружбу. Ну, так, как он её понимает, конечно.

Кабак был ещё почти пуст, честные люди как раз заканчивали свои дневные дела, прежде чем пропустить по кружечке чего-нибудь на сон грядущий, и Штайн неторопливо протирал столы, придвигал к стенам тяжёлые скамьи и, поплевав на пальцы, менял огарки в стенниках на новые сальные свечи.

Не дождавшись ответа, Тайги накинул на левое плечо щёгольский короткий плащик, скрывавшийся до поры в одной из полупустых чресседельных сум, вскинул на спину футляр с лютней (за дивный промасленный футляр-непромокайку чудак-Кукушонок не взял с музыканта ни когтя) и вышел вон, бесшумно ступая по скрипучему полу.

Дом нэсса Гаррета менестрель нашёл быстро - первый же спрошенный пацан за чоб не только проводил его до ворот, но и услужливо постучал тяжёлым дверным кольцом в привратницкую. По всему судя, пир у нэсса затевался нешуточным по марнским меркам. Во внутреннем дворе бродили между уже зажжёнными жаровнями слуги в цветах четырёх или пяти разных домов, а шустрые кухонные девицы так и сновали от крыла до крыла с подносами, корзинами и блюдами, подгоняемые отрывистыми командами старших.

Давешний наниматель оказался ни больше ни меньше как управителем дома, господином Бартом, слишком важной птицей, чтобы встречать наёмного певца в дверях, и Тайги проводили в зал, передавая из рук в руки, как запечённого тетерева, три самодовольных молодца в одинаковых суконных куртках.

Там он уселся на указанную ему скамью недалеко от огня и принялся настраивать лютню, оглядывая зал сквозь словно бы случайно свесившуюся на глаза прядь волос. На служанку, поставившую рядом с ним кружку и кувшин, он едва взглянул. Хоть девушка и показалась ему хорошенькой, сегодня его интересовала совсем другая дичь, поярче и пожирнее.

В центре зала, между столами и напротив хозяев дома, два рыжих паренька в одежде из пёстрых лоскутов перебрасывались блестящими шариками, постепенно увеличивая их количество в воздухе. Им аккомпанировали мальчик с дудочкой и девушка с бубном.

Продолжение следует